При НОЦ должны работать инновационные компании, иначе вложение денег будет неэффективным, полагает руководитель Учебно-научного радиофизического центра факультета физики и информационных технологий МПГУ Григорий Гольцман. Справка: Гольцман Григорий Наумович — заведующий кафедрой общей и экспериментальной физики Московского педагогического государственного университета, руководитель Учебно-научного радиофизического центра факультета физики и информационных технологий МПГУ, руководитель НОЦ «Сверхпроводниковые и полупроводниковые наноструктуры и их применение в радиофизике и электронике» (ГК № 02.740.11.0228 от 07.07.2009г., Федеральное агентство по науке и инновациям), доктор физико-математических наук, профессор. Что вы планируете сделать в рамках НОЦ, и почему для достижения целей необходима именно такая организационная форма? — Так сложилось исторически, что фактически мы не создавали НОЦ для программы — Учебно-научный радиофизический центр действует на базе университета довольно давно. (В 50-х годах, когда в нашей стране появлялись многие институты для обслуживания ВПК и создания кадрового потенциала науки и техники, на кафедре работали молодые физики В.С. Эткин и Е.М. Гершензон, а также их руководитель профессор Н.Н. Малов; они создали Проблемную радиофизическую лабораторию (ПРФЛ), которая и переросла в современный учебно-научный радиофизический центр). Программа по НОЦ была как будто специально создана под наш центр. Трудно сказать, насколько это совпадение случайно, но сочетание современной научной работы с преподаванием в вузе, на мой взгляд, наиболее продуктивно. Я участвую также в работе НОЦ в Астрокосмическом центре ФИАН и вижу насколько труднее организовать в Академии наук такое сочетание. Сколько учёных, в том числе до 35 лет, сейчас работает в НОЦ? — Нужно понять, где та черта, за которой человек становится учёным. Если учёный тот, кто защитил кандидатскую диссертацию, то у нас таких человек 20. Студентов и аспирантов — около 40, но из них 10 человек — уже учёные, разве что не имеющие «корочки». То есть диссертация у них практически готова, но пока не нашлось времени её защитить: как только наступит пора небольшого затишья (немного «схлынут» студенты и заказчики), они это сделают. Пожалуй, не менее важно говорить не только об учёных, работающих в НОЦ, но и о сотрудничающих с нами внешних учёных. Это в большей мере коллабораторы из различных зарубежных университетов, исследовательских лабораторией и компаний, а также отечественные учёные из ряда институтов РАН и вузов. В целом их, по крайней мере, несколько сотен человек. Например, по одному только гранту Европейской рамочной программы у нас было 10 партнёров в 5 странах, а один партнёр — это группа из 5—10 человек, то есть только по одной теме набирается более 100 специалистов, так как одним грантом сотрудничество не ограничивается. Оно иногда поддерживается и отечественными грантами (например, в нашем случае, РФФИ — Япония; РФФИ — ГФЕН Китая), но чаще такое сотрудничество никем финансово не поддерживается. В то же время это одна из самых важных отличительных особенностей успешно работающего НОЦ. Широкое и разветвленное международное сотрудничество позволяет, в частности, многим нашим аспирантам и молодым учёным стажироваться в лучших лабораториях мира. Приглашаете ли вы читать лекции зарубежных партнеров? — Они приезжают к нам с визитами, но не специально для чтения лекций. Уж очень это мелкий повод, который к тому же трудно оформить официально. Правильно, когда к нам приезжают выполнить часть совместной экспериментальной работы, освоить наши экспериментальные методики и т.д. Ну, а раз приехал — проведите семинар, прочтите лекцию (если этого не предложить, гость может даже обидеться). За год набирается более десятка таких визитов, но приезжают они для того, чтобы поработать в науке. Еще один замечательный повод для приезда и лекции — защита совместного аспиранта. Как вы оцениваете оснащённость лаборатории? Когда и в каком масштабе нужно обновить оборудование? — Могу ответить только на вопрос об оснащённости, поскольку на фантастический вопрос — что нужно? — отвечать бессмысленно. Мало ли что нужно — кто же даст? Да, нам надо обновить наш нанотехнологический центр, но для того, чтобы он стал полностью современным, мало 10 миллионов долларов, 30—50 — более реальная сумма. Замечу, что пути получения нами оборудования всегда были довольно нестандартными. Первым технологическим оборудованием для нашего центра стало списанное оборудование из лаборатории микроэлектроники Ульяновского педагогического института в 1984 году. Это отдельная история — как там появилась первоклассная по тем временам лаборатория микроэлектроники и почему её вдруг решили закрыть. Часть этого оборудования у нас до сих пор работает, хотя, конечно, выполняет лишь подсобные функции. Много выбрасывали разные организации в 1990-ых годах — в то время на «помойке» можно было найти неплохие приборы. Впрочем, в 1989—1991 годах мы приобретали первоклассное оборудование за счёт первых советских грантов, а уже с 2001 года — за счёт собственных средств и грантов. Помог и инновационный образовательный проект (ИОП) для вузов в 2007—2008 годах. Вообще, это отдельная тема — как потратить деньги гранта именно на то, что нужно для исследований. Например, в 2005 году мы получили грант Рособразования на 4 миллиона рублей. И хотя в смете и в проекте мы записали покупку сканирующего электронного микроскопа, все деньги пришли по статье «зарплата». Собираю коллектив, рассказываю — мы можем приложить усилия, чтобы купить хороший электронный микроскоп на эти деньги, но пояса придётся затянуть на последнюю дырочку. В основном все поддержали покупку микроскопа. Но как перевести деньги гранта с одной статьи расходов на другую? А никак. Это было отдельное приключение. А вот ещё одна иллюстрация приобретения оборудования. За год до описываемого события американская компания IBM, с которой у нас шла совместная работа, предложила нам взять в качестве подарка электронный микроскоп, хуже по параметрам, но все же работающего на достаточно высоком уровне. При этом американский фонд CRDF, действующий в России, оформил нам все необходимые документы на ввоз оборудования как технической (гуманитарной) помощи. Осталось только пройти таможню РФ, имея на руках все необходимые документы. Пересечение границы в целом заняло около года и, опуская множество подробностей, могу сказать, что завершилось оно благополучно только после специального запроса депутата Госдумы РФ. К этому стоит добавить, что существенная часть второстепенного оборудования, которым мы пользуемся, сделана своими руками. Это и плохо, и хорошо. Хорошо, потому что ребята умеют теперь это изготовить, и это умение приносит доход. Хотя, конечно, во всем мире покупают оборудование, а не делают самостоятельно. То есть при УНРЦ МПГУ созданы инновационные компании? — Да, сейчас у нас работает уже три таких компании. Например, в 2004 году на базе центра было создано ЗАО «Сверхпроводниковые нанотехнологии» (при поддержке Фонда содействия развитию малых форм предприятий в научно-технической сфере). Среди заказчиков этой компании — ведущие университеты, научно-исследовательские институты и организации, расположенные по всему миру. Наши сверхпроводниковые приборы работают в Смитсонианской обсерватории Гарвардского университета (в том числе на плато Атакама в Чили), в космической обсерватории Гершель, запущенной Европейским Космическим Агентством в мае этого года (единственный российский вклад в этот научный космический проект — это вклад нашего центра), мы участвуем в самом крупном российском научном космическом проекте Миллиметрон. В стадии подготовки находится еще несколько наших проектов для многих других применений: в системах досмотра и контроля в аэропортах, вокзалах, на почтах, в медицине для диагностики злокачественных образований методом визуализации в терагерцовом диапазоне и многое другое. Однако для всех этих проектов нужны существенные инвестиции. Следует добавить, что компания «Сверхпроводниковые нанотехнологии» имеет основные патенты на все эти разработки. Как вы оцениваете условия работы по НОЦ? Много ли времени занимает составление отчётности? — Начну с того, что напомню — ФЦП «Кадры» это ведь не только НОЦ от Роснауки, большая часть программы находится в ведомстве Рособразования. И финансирование этой части гораздо более разветвлено: там больше грантов по количеству, но они мельче по деньгам. Это имеет свои и отрицательные, и положительные стороны. Вообще, для каждого действия в нашей стране есть такое понятие, как «взяткоёмкость» или «коррупционная ёмкость». Мегапроекты, с которыми работает Роснаука, на мой взгляд, существенно коррупционноёмки. Поэтому лично мне ФЦП «Кадры» нравится больше именно тем, что это первая программа в стране за много лет, в которой коррупционная ёмкость оказалась относительно меньшей: попробуйте «отстрелять» множество мелких проектов — да это технически нереально! У нас, например, 5 аспирантов имеют личные гранты Рособразования приблизительно по 1 миллиону рублей на 2 года. Что же касается бюрократических процедур, то они, безусловно, страшные. Но поскольку на грантах мы живём уже почти 20 лет, у нас есть специальные люди, изучающие эти тонкости (как правило, такой способностью обладают аккуратные женщины). Да, эти процедуры неприятны и занимают много времени, но мы научились их проходить. Кстати, европейские гранты от того же гранта НОЦ отличаются сильно. Бюрократии и бумажной возни там ненамного меньше, но вот за результаты координатор проекта с тебя три шкуры сдерёт. Это значит, что два раза в год собирается консорциум (представители 5 стран, 10 организаций, 100 человек), и каждый участник докладывает, что сделано за полгода, что было обещано, какие характеристики и прочее. На некоторых таких совещаниях присутствует «офицер» Еврокомиссии, который решает, продлевать ли финансирование. А что же происходит в Роснауке? Кто эти отчёты проверяет по существу? Кто их хотя бы внимательно читает? Во многих направлениях мы работаем в такой теме, по которой в России нет больше специалистов — никто не может как следует понять, что мы делаем (это касается не только нашего НОЦ). А критерий оценки в виде определенного числа статей в научных журналах, защит кандидатских диссертаций и прочее… Мы и так примерно столько же публикуем и защищаем каждый год. Кстати, как вы планируете распределить 12 миллионов рублей? — Мы планируем эти деньги потратить на оборудование, материалы и немножко на зарплату. У нас ведь ещё есть гранты от Рособразования, а их можно тратить только на зарплату. Так устроена наша система, что расходы определяются не тем, что мы хотим. Финансирование науки в России — это как пасьянс. Кладёшь карты и видишь: по этому гранту такие-то ограничения, здесь — другие, а надо тебе вот это. Поэтому каждый грант расходуется так, как позволительно его расходовать по внешним требованиям, но вместе с тем так, чтобы удовлетворить и наши нужды. Гранты Рособразования мы расходуем на зарплату в виде договоров, а по НОЦ в основном планируем тратить деньги на материалы и оборудование. Очень хорошо, что по НОЦ статьи расходов не регламентированы. Какие индикаторы успешности НОЦ вы могли бы выделить для себя и предложить чиновникам для оценки проектов, близких к вашей тематике? — Только международная экспертиза. Сейчас в конкурсах Роснауки побеждают и слабые, и сильные группы. При международной экспертизе, если она будет действительно определять прохождение проекта такое практически невозможно. Какие источники финансирования у вас сейчас есть? — Это вещь неслучайная, но трудно прогнозируемая. Например, в 2009 году первые полгода мы жили почти только на коммерческие деньги. Наши компании платили и студентам и аспирантам, преподавателям, научным сотрудникам, на коммерческие деньги покупались все материалы для научной и учебной работы. Мы ушли почти в ноль, потому что деньги по НОЦ и остальным грантам стали приходить только осенью. Это достаточно типичная ситуация. Есть инициативные гранты РФФИ, но они сейчас, скорее, на уровне шумов и для серьёзного научного сотрудника-экспериментатора дают немого — экспериментальные работы требуют существенно больших денег. (Замечу, что относительно недавно там появилась программа ОФИ — ориентированные фундаментальные исследования; уровень этих грантов выше «шумового»). В этом году у нас закончился грант Европейской рамочной программы, нового пока не получили. Один из текущих Европейских грантов — так называемый российско-голландский центр превосходства, но в целом надо сказать, что зарубежных грантов осталось немного — российскую науку теперь практически из-за границы не финансируют. Остаются еще лоты Роснауки, получить которые мало вероятно. Мы каким-то случайным образом умудряемся иногда выигрывать в этих конкурсах — проскакиваем, когда «вратарь» засыпает. Хотя, как я уже отметил, среди победителей можно встретить очень слабые группы. В целом, последние года два 2/3 всего финансирования составляют коммерческие деньги и 1/3 — гранты. Следует подчеркнуть, что все это происходит на фоне практического отсутствия так называемого «сметного финансирования» науки в вузах (кроме МГУ): постоянные оклады сотрудников ничтожно малы. Как вы видите развитие НОЦ? Три года прошло, лот закончился — и что дальше? — Это государственное дело, я не могу его предвидеть. Научно-техническая политика в нашей стране совершенно непредсказуема. Надеяться на неё и строить какие-то планы пока совершенно бессмысленно. Смысл имеет то, что делаешь сам. Например, наши компании. Для меня зарубежный рынок научно-технической продукции — это понятная, предсказуемая вещь, где взяткоёмкость равна нулю. Компания, о которой я рассказывал (ЗАО «Сверхпроводниковые нанотехнологии»), представлена на рынке научного приборостроения, наши покупатели — профессионалы в той же области науки и техники, где мы сами работаем. На мой взгляд, в существующей ситуации, если нет инновационных компаний, то после окончания работы по лоту все вернется в прежнее состояние. |