Есть такая профессия - создавать новые бизнесы на основе новых технологий. В России венчурный бизнес пока еще на пути к активному развитию. Как работают венчуры? Кто такие бизнес-ангелы? Зачем этому бизнесу нужны закрытые ПИФы? Как разработчикам новых идей реализовать свои изобретения? Об этом рассказал генеральный директор инвестиционной венчурной компании "Никор" Олег Качанов. – Кто такие бизнес-ангелы и чем они занимаются? Чем бизнес-ангелы отличаются от венчурных инвесторов? – Существует такая область деятельности: берется технологическая идея и доводится до состояния, когда она как предприятие стоит денег. У нас это называется коммерциализацией, а на Западе – венчурным инвестированием. Вся коммерциализация от идеи до крупного предприятия похожа на конвейер: на первом этапе один работник ставит раму, на втором этапе следующий работник устанавливает на раму двигатель, на третьем этапе следующий работник прикручивает колеса, и так далее. Так вот, в самом начале конвейера коммерциализации инновации находится бизнес-ангел. Чаще это физическое лицо, а не фирма. Именно он участвует в регистрации компании и в финансировании окончания исследований. Бизнес-ангел не ведет финансирование проекта до создания производства, а выходит из него после завершения НИОКР и получения патентов. На начальном этапе для развития технологической идеи нужны деньги для того, чтобы превратить ее в более или менее рабочую технологию. Бизнес-ангел дает эти деньги и доводит идею до этапа создания опытного образца либо полулабораторной технологии. То есть бизнес-ангелы не ведут проект до производства, а выходят из него на самом раннем – исследовательском - этапе. Но бизнес-ангел должен не только иметь большие деньги, но и понимать технологию, с которой он работает. Некоторые люди, называющие себя бизнес-ангелами, инвестируют одновременно и в фармакологию, и в компьютерные технологии, и в другие отрасли. Это неправильно – бизнес-ангел должен специализироваться на конкретной отрасли и хорошо в ней разбираться, даже, возможно, на уровне разработчиков. Бизнес-ангелы очень сильно рискуют, так как непонятно, что будет с технологической идеей – погибнет она или будет жить, получит стоимостную оценку на рынке или окажется никому не нужной. Поэтому для бизнес-ангелов очень важен нюх на технологическую сторону идеи. Но проблема в том, что людей, которые одновременно хорошо разбираются в определенной области, имеют деньги, а также готовы ими рисковать, достаточно мало. После исследовательского этапа бизнес-ангелы передают проект инвесторам следующей руки – венчурным фондам ранних стадий, таким, например, как «Никор». Венчурный инвестор – это уже институциональный инвестор, у него штат сотрудников, внештатные эксперты, больше денег для инвестиций, чем у бизнес-ангела. Под управлением и финансированием венчурного инвестора инновационный проект продвигается дальше: создается опытно-промышленное производство и осуществляется выход на рынок с продуктом или услугой. – Если говорить конкретно о вашей компании, то чем она занимается? – Мы позиционируем себя как венчурный фонд ранних стадий инвестирования в технологические компании. На этом этапе инвестирования на один проект требуется относительно немного денег, триста – семьсот тысяч долларов США. В раунде, связанном с экспансией на рынке (прямые инвестиции), требуются миллионы, как правило, больше трех в один проект. Мы прямыми инвестициями не занимаемся, а работаем только с проектами start-up. Поскольку в России инвестирующих бизнес-ангелов почти нет, некоторые проекты мы начинаем вести с нуля. То есть «Никор» – венчурный фонд ранних стадий и сам себе бизнес-ангел. Поэтому мы и остановились на трех отраслях: медбиофарм, новые материалы и альтернативная энергетика. Но если определять нас с формальных позиций, то мы и не фонд вовсе. Фонды привлекают деньги многих инвесторов, а мы инвестируем свои. Так что «Никор», скорее, инвестиционная компания, работающая в формате венчурного фонда ранних стадий. – Как вы отбираете потенциальных претендентов на инвестиции? – Существует несколько критериев, по которым отбираются объекты для инвестирования. Во-первых, это привлекательность и рост рынка, на котором технология будет работать; во-вторых, собственно инновационость технологии; в-третьих, команда, поддерживающая технологию. На мой взгляд, круг отраслей, в которые инвестиции на ранних стадиях могут дать что-то внятное, достаточно ограничен. – А какие это области? – Это как раз те отрасли, которые мы выбрали за основу для себя. Фармацевтика, медицинское оборудование и биотехнологии, альтернативная электроэнергетика – clean-tech, материаловедение – создание новых материалов. А популярные на Западе инвестиции в программные разработки - это не наше. – Почему? – Потому что на старте это в чистом виде инвестиции в людей, в создание команды. Если через шесть месяцев, пройдя две трети пути, программисты вынимают дискеты и с ними уходят, у нас не останется ничего. Даже запатентованная интеллектуальная собственность на программное обеспечение в России слабо защищается. Мы же работаем для того, чтобы проект капитализировался, чего-то стоил. Чтобы капитализировать компанию, которая оказывает услуги или разрабатывает нематериальные продукты, нужно хорошо вложиться в бренд. Чтобы ключевой программист или маркетолог при уходе понял, что он сам по себе не критичен, а важен бренд, имя разработчика, какими являются сейчас IBS и Luxoft. Здесь нужны большие деньги и долгое время. – Как протекает процесс сотрудничества венчурного инвестора и разработчика идеи? – Каждый раз по-разному. Большую роль играет взаимоотношение сторон. Многие ученые и изобретатели имеют сложный характер, поэтому с психологией всегда здесь нужно считаться. Кроме того, они пугливы, обоснованно говоря, что не знают, как ведется бизнес, и боятся быть «брошенными» по завершении исследований с долей в пустой компании. Наши бизнесмены ведь тоже не все ангелы во плоти. Как мы встречаемся с инноваторами? Либо нас находят, либо мы находим. Например, мы сами узнаем о проекте, который встраивается в нашу технологическую линейку, и ищем его разработчиков по своим каналам, приглашаем их на встречу. Начинаются переговоры, на которых обозначаются интересы сторон. Затем мы тщательно изучаем проект – и с технологических, и с юридических сторон, проводим оценку рынка и бизнеса. После этого решаем, инвестировать или не инвестировать. На раннем этапе красиво составленный бизнес-план не является документом, принципиально необходимым для принятия решения об инвестициях. Потому что неизвестны ни исходные посылки в области качественных и количественных параметров продукта, ни затратные составляющие его производства. Чаще всего строятся некоторые общие проектировки: разрабатывается ТЭО, техническое задание на НИОКР, календарный план работ, составляется смета НИОКР. Критичными для нас являются собственная оценка рынка, технологии и команды. После завершения этапа НИОКР мы уже имеем представление об успешности или неуспешности заявок на создание технологии промышленного масштаба, понимаем, какие параметры продукта будут в промышленном исполнении технологии, какую цену даст за него рынок, каковы будут издержки. К этому времени должны быть проведены маркетинговые исследования. Только после этого вместе с разработчиками мы составляем бизнес-план. – Сейчас в России идет процесс создания управляющими компаниями ЗПИФов венчурного инвестирования. Зачем формируются венчурные ЗПИФы? – Зачем – не знаю. Это идея наших чиновников. До этого вся небольшая российская венчурная индустрия существовала в виде стандартных юридических лиц – ОАО, ООО. Но чиновники МЭРТ решили, что деньги государственной поддержки венчурных инвестиций – а это большие для нашей отрасли деньги - будут давать только в закрытые паевые инвестиционные фонды под управлением лицензированных ФСФР управляющих компаний. И начали создавать новые правила существования для всех на этом рынке. У венчурных инвесторов никогда не было лицензированных управляющих компаний, нет опыта их создания. Зато есть опыт развития технологических компаний с нуля. У лицензированных для работы на фондовом рынке управляющих компаний есть большие паевые инвестиционные фонды, но они инвестируют средства пайщиков в основном в фондовый рынок и не имеют никакого опыта ведения венчурного бизнеса. А надо сказать, что это совсем разные виды деятельности. Венчурные инвесторы – это технологические девелоперы, а фондовые инвесторы – в общем-то, спекулянты. И теперь что получается? Крупные управляющие компании ПИФов участвуют в конкурсах на право управления венчурными фондами с государственным участием и выигрывают в них. Уже есть опыт: такие управляющие компании получают государственные деньги, но боятся вкладывать их в рисковые по сути инновационные проекты. У них нет даже соответствующей аналитики, нет контактов в среде институтов, где генерятся инновации. И деньги не работают, и программа господдержки профанируется. А реальные венчурные инвесторы остаются со своими смешными по сравнению с господдержкой деньгами. Нам – аборигенам венчурных инвестиций – приходится создавать свои управляющие компании, проходить лицензирование для работы на фондовом рынке, регистрировать ЗПИФы, хотя для содержательной стороны бизнеса, по большому счету, это вовсе не нужно. Наша компания тоже купила лицензированную управляющую компанию и зарегистрировала свой первый закрытый паевой инвестиционный фонд – Венчурный инвестиционный фонд "Никор Первый». Сейчас там уже есть и деньги, и проекты. – А чем руководствовались чиновники? Наверное, они видели в этом какую-то пользу? – ПИФы хорошо себя зарекомендовали как инструменты аккумулирования массовых инвестиций, это прозрачные инструменты, их контролирует ФСФР. Но отрасль ПИФов работает по правилам фондового рынка. Чиновники увидели, что рынок ПИФов регулируемый, на нем уже присутствуют крупные игроки с именами, и решили встроить в него и венчурные инвестиции. Мол, деньги вкладчиков не своруют. Но в венчурных инвестициях не вкладчики, а квалифицированные состоятельные инвесторы, и их гораздо меньше, чем массовых средних и маленьких инвесторов «с улицы». И они защищают свои инвестиции в венчурные фонды личным участием в его работе. И управляющие партнеры венчурных фондов всегда вкладывают личные деньги в эти фонды, что прямо запрещено для управляющих компаний. Много и других различий. На мой взгляд, в России при проведении идеи венчурных ЗПИФов не обошлось без лоббирования со стороны крупных управляющих компаний фондового рынка. – Как происходит формирование ЗПИФа? – Мы зарегистрировали фонд с капиталом 110 млн рублей в установленном порядке, затем передали в него часть наших проектов, получив в обмен паи фонда. Кроме того, мы привлекли в ЗПИФ как участника Венчурный инвестиционный Фонд – это небольшой государственный фонд фондов для поддержки венчурных инвестиций. В настоящий момент есть предварительная договоренность о том, что ВИФ вложит в «Никор Первый» 15 млн рублей. А остальное – это наши собственные деньги. Как собирали средства в венчурные ЗПИФы с государственным участием такие крупные управляющие компании, как «Тройка Диалог», я не знаю. Но думаю, что в основном это тоже их собственные деньги. На мой взгляд, частные инвесторы «с улицы» как вкладчики не пойдут в ЗПИФы, в ближайшие пять лет на этого рассчитывать не следует. В частности, поэтому финансовая помощь государства в развитии венчурных инвестиций критически важна. – То есть вы полагаете, что частному инвестору в венчурный фонд лучше не инвестировать? – Венчурный фонд – всегда закрытый. То есть вы не можете вынуть из него свои деньги в течение всего срока его существования, а это примерно пять лет. Так что человек должен вкладывать в него не последние деньги. Таких людей в России не много. – Значит, потенциально есть вероятность того, что частные инвесторы будут вкладывать в венчурные фонды? – В будущем – может быть. Сейчас же в венчурные фонды будут вкладывать только квалифицированные институциональные инвесторы. За рубежом венчурный бизнес строится иначе. Там он организован в форме партнерств. В партнерство входят несколько основных партнеров, они хорошо разбираются в венчурном бизнесе и ведут его. Под имя известных на рынке управляющих партнеров приходят инвесторы с деньгами, и каждый вносит немаленькую сумму. Каждый или многие из участников такого партнерства принимают участие в его работе с инвестируемыми компаниями, заседают в их советах директоров. За рубежом мало таких ситуаций, когда инвестор пришел, вложил деньги и пассивно ждет, когда ему вернут деньги с прибылью. Партнеры активно участвует в процессе. В России же инвестиционных комитетов при фондах не существует по закону. На Западе венчурная индустрия имеет очень глубокие корни. И такие компании, как HP, IBM, Intel, Cisco, Google, Microsoft и другие американские hi-tech компании, начинали развитие именно с венчурными инвесторами. Инвестирование в венчурный бизнес на Западе уже не является чем-то новым и исключительным. В известные фонды могут стоять и очереди из инвесторов. Вспомните, что у нас было с ПИФами в 2000 году. Фонды на рынке были, но народ туда не шел, потому что не знал, что это такое. А в 2006 году это стало уже привычкой. То же самое через восемь-десять лет может произойти в России с венчурными фондами, они смогут собирать деньги даже среди средних вкладчиков. Но мелких же вкладчиков «с улицы» все равно не будет. Это инвестиционный инструмент для состоятельных людей. – А средний вкладчик это сколько? – Больше 100-200 тыс. долларов. И для того, чтобы собрать фонд в 20 млн долларов, нужно 200 таких вкладчиков, а это уже толпа. Хорошо, когда, вкладчиков 10-20 и каждый внес по несколько миллионов. Такие фонды эффективно работают: все друг друга видят и принимают участие в обсуждениях. – В чем выгода вложений в венчурный бизнес? – Зарубежный опыт показывает, что венчурный бизнес более доходен, чем вложения в ценные бумаги. Однако в России ситуация иная: фондовый рынок активно рос в последние годы и инвестиции в российские акции пока были выгоднее инвестиций в венчурный бизнес. Но когда наш фондовый рынок будет расти, как на Западе, на 10-15% в год, вложения в венчурные фонды станут прибыльнее, так как они позволяют заработать 35-45% годовых. Есть и те, кто заработал миллиарды на венчурном бизнесе. Например, Сергей Брин – один из основателей Google. Известно, что прибыль зарабатывается на риске: чем выше доходность, тем больше риски. – А в чем риски такого рода инвестиций? – Рисков много. Потеря денег может произойти в случае ошибок в выборе проекта, подборе людей, принятии тех или иных технологических решений. Мы, например, сейчас выходим из проекта создания провайдера широкополосного доступа в интернет ЗАО «Искрателеком». Год назад мы начали переговоры с покупателем – одним западным фондом прямых инвестиций. И до сих пор согласовываем, уточняем. Год продавать компанию – это ненормально. Так что даже при продаже могут реализоваться риски. – Вы говорили, что в России венчурный бизнес пока не очень развит. В чем причина? – Венчурный бизнес очень важен – он является проводником новых знаний в экономику. Развитые страны уделяют венчурной инвестиционной индустрии большое внимание, так как без нее не будет технологического прогресса. Россия сидит на сырьевой игле, возможно, поэтому у нас не в почете риски, связанные с технологиями. Многие российские крупные компании не внедряют никаких новых технологий, так как привыкли жить за счет дешевого сырья. В современной экономике инновации могут пробиваться в экономику в основном через венчур. Венчурная индустрия – это основа технологического развития страны. Наша власть это понимает, и поэтому, в частности, венчурную индустрию поддерживает МЭРТ, Роснаука, Росатом и другие ведомства. Существует также Фонд содействия развитию малых научных предприятий в научно-технической сфере (Фонд Бортника – по имени директора И. М. Бортника), он оказывает большую поддержку инноваторам. Кстати, этот фонд - единственный в России настоящий бизнес-ангел: проекты с нуля доводятся до уровня НИОКР. У Фонда Бортника много «выпускников», но подхватывать их и вести дальше почти некому, так как венчурных инвесторов у нас в стране очень мало. – Какие шаги должно сделать государство, чтобы помочь венчурной индустрии? – Государственная поддержка должна быть, и она ведется. Создание Российской венчурной компании – это принципиально важный шаг. Государство выделило около 1 млрд долларов на инвестиции в технологические стартапы. Эти деньги дадут большой толчок инновациям во многих областях экономики. Кроме того, существуют и областные программы государственного соинвестирования: каждая область создает у себя фонд поддержки венчурных инвестиций. Есть еще отраслевая поддержка от министерств – Роснауки, Росатома и других. То есть государство оказывает сейчас многостороннюю поддержку венчурной индустрии. Однако должно пройти время, чтобы экономика почувствовала, что сдвиг в области внедрения разработок произошел. И он, несомненно, произойдет. Мы работаем над этим. /, 15.03.07/ |