| Если в 1992 году говорили о крахе научной деятельности, то сегодня науку лишь вяло упрекают в неэффективности Ирина Дежина, Сергей Егерев, Виктор Юшин Об авторе: Ирина Геннадиевна Дежина - ведущий научный сотрудник Института экономики переходного периода; Сергей Викторович Егерев - председатель Научного совета РАН по акустике; Виктор Петрович Юшин - главный экономист ГНЦ РФ "Акустический институт имени Н.Н. Андреева". Планируемая реформа государственного сектора науки, еще не начавшись, уже наделала больше шуму, чем все предыдущие инициативы. Не отрицая необходимости упорядочить отношения государства и науки, позволим себе обратить внимание на принципиальные просчеты данного конкретного проекта. Причины, вынуждающие приступить к поспешному реформированию госсектора науки, определены очень и очень нечетко. Понятие «неэффективность», лежащее в основе всего проекта, само по себе требует уточнения. Так, неактивное патентование в государственных учреждениях науки вовсе не говорит об их плохой деятельности. Действительно, настоящий (зарубежный) патент стоит с поддержанием в течение двух-трех лет около 120 тыс. долларов. Государство и не финансирует этот процесс, и не уступает своим организациям интеллектуальные права. Таким, образом, чтобы запатентовать «по-настоящему», организация должна уволить 35–40 человек. Можно, конечно, ограничиться более дешевым российским патентом, да только зачем он нужен? Международной защиты не обеспечивает, а информация о существенных параметрах изобретения становится доступной всем. Согласно последним данным, из 300 тыс. патентов на изобретения действующими можно признать лишь 108 тысяч, при этом предметами сделок выступают менее 5%. Это означает, что только около 5 тыс. патентов хоть как-то используются. Далее, объявлено, что государственные организации все деньги тратят на зарплату, не уделяя внимания капвложениям и покупке нового оборудования. Однако при уменьшившейся численности персонала у организаций нет потребности в новых зданиях – а строительство и есть основная составляющая капитальных затрат. Вопрос о доле расходов на новое оборудование еще более интересен. Эта доля, действительно, невелика – в среднем 26 тыс. рублей в год на одного исследователя (т.е. каждый российский исследователь отдает за новое оборудование примерно пятимесячную зарплату). Действительно, пока еще наука на оборудование зарабатывает недостаточно. Но откуда следует, что частный сектор будет выделять средства на закупку оборудования в большем объеме? Однако самым примечательным мифом является не подлежащая обсуждению догма, гласящая, что приватизация научной отрасли сама по себе – панацея от низкой эффективности и инновационной невосприимчивости науки. А ведь именно детализация процесса приватизации – объекты, мероприятия – должна была бы стать центральным звеном проекта. И тут выясняется, что объекты реформирования заданы весьма проблематично. Идея-то ведь какая: организации фундаментальной и прикладной науки объявляются субъектами инновационной деятельности и объектами благотворной приватизации. Однако сами по себе НИИ не оправдают эти надежды ни при каком организационно-правовом статусе. Отдельные уникальные, выставочные образцы или мелкая серия – вот предел возможного. Попытка заставить ученых подменить собой КБ и напрямую питать рынок или заводы самоделками – это возрождение политики большого скачка на нашей почве. Сегодня формирующими рынок потребителями научной продукции могут быть только КБ и внутрифирменная наука. Последние две категории уже лет десять как находятся в частных руках. Известно, например, что численность КБ быстро сокращается – с 513 в 1996 г. до 228 в 2003 г. Численность занятых в этих организациях также падает – с 114 тыс. чел. (1996 г.) до 42 тыс. чел. (2003 г.). Для сравнения. В 1989 году объем исследований АН СССР – 1,8 млрд. рублей того времени, объем фундаментально-поисковых работ институтов отраслевых министерств – 2 млрд. рублей, объем исследований высшей школы – 900 млн. рублей, а объем работ ЦКБ и заводских КБ и лабораторий – более 13 млрд. рублей! Итог: в проекте реформы попросту нет важнейшего звена – анализа рынка научных результатов, а в проектируемой инновационной цепочке пропало другое звено, причем ключевое: отсутствуют или потеряны из виду хоть какие-то «боеспособные» посредники между учеными и промышленностью. На фоне этих упущений другие вопросы могут показаться второстепенными, однако, если речь идет о технологии реформ, предостеречь от неуклюжих шагов просто необходимо. Так, одна из непродуманных инициатив – упразднение института аккредитации научных организаций. Этим шагом научная деятельность приравнивается к деятельности предпринимательской, риск по которой несет исполнитель. Однако Гражданский кодекс (гл. 38) определяет, что риск по НИОКР несет заказчик. И это во всем мире так – основную науку делают некоммерческие организации. Государство просто ставит себя под удар, упраздняя пусть не очень удачную, но действенную систему оценки компетентности организаций, взявшихся за научную деятельность. Если в 1992 году говорили о крахе научной деятельности в России, то сегодня науку всего лишь вяло упрекают в низкой эффективности. Однако имеющегося запаса прочности нашей науки может не хватить, если авторы реформы не будут обращать внимания на ее реально существующие острейшие проблемы. /Независимая газета, www.ng.ru, 25.05.2005/ |